Ангел возмездия (СИ)

Часто, лежа на тюремной койке, она задумывалась над этим и всегда внутренний голос утверждал: «Ответят, за все ответят». Она не знала и не понимала, откуда он приходил, этот голос. Иногда отдаленный, иногда почти явный, он пугал ее своим убежденным напором, неоспоримостью и уверенностью. Рождался внутри и реже подсказывал, как бы извне, тогда она вздрагивала и озиралась.

Наталья улыбнулась, вспоминая свой первый день в камере, первые часы и минуты.

Зашла, слыша, как захлопнулась за ней дверь, лязгнули металлические задвижки. Двуярусные кровати, женщины разных возрастов и запах, этот ничем не передаваемый спертый запах немытого тела, курева и параши. Она не знала, что делать и чувствовала, почти физически ощущала любопытные взгляды сокамерниц. Стояла так долго, как ей показалось, очень долго. Потом голос из дальнего угла позвал ее безапелляционно:

— Иди сюда, рядом со мной будешь.

Она подошла, видя, как собирает со злостью свои монатки молодая женщина, которая спала здесь ранее. Сдвинутые кровати рядом и в самом углу здоровая мужиковатая баба средних лет.

— Как зовут-то тебя, девочка? — спросила она.

— Наташа.

— Наташа… это хорошо! Устраивайся поудобнее, вечерком на гитаре сыграем.

— А я не умею, — оправдывалась Наталья.

— Это ничего, научим. Главное, что бы нравилось.

— Конечно, мне нравится гитара.

— А то… еще бы… — баба захохотала, и ее поддержали все в камере. Потом властно бросила. — Цыц все, — и все враз смолкли.

— А вас как зовут? — в свою очередь спросила Наталья.

— Сашей будешь звать.

Лазарева не знала тогда фени, зоновского языка, и не ботала на нем. Она не знала, что гитара — это женский половой орган, что Саша — кобёл, женщина, выполняющая роль мужика. В этой камере она была же еще и паханшей.

Вечером Саша пододвинулась ближе, гладя ножки и тиская грудь новенькой.

— Что вы делаете? — возмутилась Наталья, соскакивая с койки.

— Не кочевряжься, девочка, тебе понравится. Иди сюда, моя милая.

— Я вам не милая, — огрызалась Наталья, пятясь потихоньку на середину камеры.

Там ее уже поджидали. Двое схватили за руки, что бы силой притащить к Саше и держать, пока она не насытится, не получит удовольствие. Перепадет и им кое-что. Скольких девчонок таким образом портили в камерах и на зонах? Кто подсчитывал, вел такой счет?

Наталья чуть согнулась и сильно ударила локтем по печени одной из шестерок. Освободившейся рукой врезала под дых другой.

— Ах, ты паскуда, — заматерилась Саша, вскакивая с кровати. Всей своей массой ринулась к Наталье, что бы раздавить, растоптать и унизить. Раз и навсегда поставить на место.

Наталья перенесла вес тела на одну ногу, ударила резко с поворотом пяткой в челюсть. Саша рухнула, как подкошенная, а Наталья подтащила ее за волосы к параше, ткнула мордой в унитаз и с остервенением спросила всех:

— Ну-у… кто еще хочет попробовать моего тела?

Пошла в угол, не дожидаясь ответа, скинула на пол все Сашино с кровати и разместилась там. Раз и навсегда. Приказала, начинающим приходить в себя шестеркам, отодвинуть вторую кровать подальше и замолчала.

Голос, внутренний голос твердил: «Правильно, все правильно сделала». Наталья никогда не дралась ранее, но не она — голос руководил ее действиями.

Коблиху увезли на больничку со сломанной челюстью. Еще раз и последний пришлось Наталье руководствоваться голосом. Саша, решив отыграться, подослала ночью убийцу. Сквозь сон Наталья ударила пальцами в горло, нож выпал из рук шестерки и она рухнула почти замертво. Врачей не вызывали, с трудом, но откачали шестерку сами. С тех пор Наталью не трогали, никто не соглашался на нее покушаться — себе дороже.

Наталью везли в суд и, наверное, в последний раз. Прошло уже несколько судебных заседаний, и она поняла, что ее осудят. Представитель обвинения из кожи вон лез, доказывая ее вину, фальсифицируя материалы, а ее адвокат смотрел сквозь пальцы на происходящее в суде и заинтересованно только на ее ножки. Сегодня последнее заседание. Объявят окончание судебного следствия, прения сторон, ее последнее слово и все… дальше зона и наверняка на большой срок.

Что-то ойкнуло внутри… Голос, вернулся внутренний голос, и появилась уверенность — ее оправдают.

Началось судебное заседание. Наталья не узнавала своего адвоката. Он не выглядел безразличным, не смотрел сально на ее ножки и как-то внутренне был собран и сосредоточен.

— У обвинения есть еще свидетели, ходатайства, — обратился судья к прокурору.

— Нет, ваша честь. Со стороны обвинения все свидетели допрошены и доказательства представлены в полном объеме.

Прокурор с самодовольной ухмылкой глянул на адвоката.

— Со стороны защиты?

— Ваша честь, настоящее судебное заседание не объявлено закрытым, и я заявляю ходатайство о возврате прессы в зал заседания, которую по неизвестным причинам судебные приставы удалили.

В зале повисла тишина. Никто не ожидал такого хода от адвоката.

— Принимается, — судья стукнул молоточком.

В зал возвращалась пресса, судья и прокурор поморщились от присутствия телекамер.

— И еще, ваша честь, я бы хотел задать несколько вопросов потерпевшему, уточнить некоторые детали.

— Потерпевший, встаньте, пожалуйста, ответьте на вопросы защиты.

— Скажите, господин Смортковский, когда вы познакомились с обвиняемой?

— Я протестую, ваша честь, — вскочил прокурор, — потерпевший никогда не был знаком с обвиняемой.

— И я выражаю протест, ваша честь, обвинение отвечает за свидетеля, в частности за потерпевшего, оказывает давление…

— Протест адвоката принимается. Стороне обвинения делаю замечание. Потерпевший, ответьте на вопрос защиты.

Пресса, сидевшая до этого в скуке, засуетилась, предвкушая что-то необычное.

— Я действительно никогда не был знаком с обвиняемой, — начал Смортковский, — узнал ее имя только на следствии, — прокурор самодовольно улыбался, — но давно присматривался к ней, не знакомясь и не подходя близко. А когда в тот злополучный день она поравнялась случайно с моей машиной, я толкнул ее и силой затащил в салон. Увез в тот самый подвальчик, где и пытался ее изнасиловать. Вот все, как было на самом деле.

Зал загудел, судья стучал молотком и требовал тишины. Адвокат продолжал:

— Значит, вы утверждаете, Смортковский, что силой похитили гражданку Лазареву, увезли ее в подвал и там пытались изнасиловать.

— Да, именно это я хочу сказать, — добавил потерпевший.

— Я протестую, ваша честь, — вскочил прокурор, но так и не выразил суть протеста.

— Ваша честь, — заявил адвокат с иронией, — позвольте и мне выразить протест, обвинение уже не первый раз вмешивается в ход допроса, пытаясь своими действиями сбить с толку потерпевшего.

— Принимается, — судья нервно стукнул молотком. — Прокурор, вам еще раз делается замечание.

— Господин Смортковский, — продолжил адвокат, — прошу уточнить, а кто вам тогда, простите, отрезал яйца?

В зале снова воцарилась небывалая тишина.

— Никто не отрезал. Она, — он указал пальцем на Лазареву, — точно не отрезала. Я ее связал и хотел изнасиловать. Разорвал блузку, ножом разрезал бюстгальтер, снял трусики, сам разделся полностью. А тут в дверном проеме какой-то тип появился в балахоне. Я кинулся на него, голый был, хотел хозяйство свое руками прикрыть, а нож в руке был, острый нож. Вот и отрезал случайно сам.

— А тот тип в дверном проеме?

— Не знаю, — Смортковский пожал плечами, — появился и исчез внезапно. В подвал даже не заходил.

— Значит, вы утверждаете, что яйца отрезали себе сами?

— Да, именно так все и было. Случайно отрезал, сам.

— Тогда еще один вопрос, — продолжал адвокат. — Почему вы оговорили госпожу Лазареву, написали на нее неправдоподобное заявление?

— Я тогда сильно расстроился, вне себя был от ярости. И девчонку не поимел, и яиц лишился по собственной дурости. А тут мне еще подсказали, что ее наказать можно. Вот я и написал это заявление.