Сердце Льва

Дружба, как известно, начинается с улыбки, театр с вешалки, военная служба с бани.

— Хорош там плескаться. — Командный голос перекрыл журчание струй, в нем слышалось тупое раздражение. — Вас еще не е…ли, не хрен подмываться!

Андрон хмуро покосился на старшину, тяжело вздохнул и принялся одеваться: подштанники простые с начесом, бриджи хэбэ, портянки, сапоги. Исподнее было скукожившееся, с негодными, изъеденными щелоком пуговицами, штаны — великоватыми, мешком, зато обувка впечатляла — добротная, юфтевая, в такой и офицеру ходить не стыдно.

«Ну и влип я», — Андрон не сразу поладил с гимнастеркой, надел короткий бушлат, перепоясавшись ремнем, нахлобучил мутоновую, сразу видно, не солдатскую шапку. Петлицы что на гимнастерке, что на бушлате были самые что ни на есть милицейские.

Да, неисповедимы пути Господни. Любимое отечество направило Андрона служить в СМЧМ — специальные моторизованные части милиции, что-то среднее между придворной гвардией, опричниной и бандой распоясавшихся хулиганов. Большая честь. И немалая ответственность — ментовать два года и не замараться. Целая наука…

Этим же вечером Андрон сотоварищи был этапирован в Васкелово в учебный центр. Первая ночь в войсках прошла без радости — щелястая казарма, сырые простыни, гороховое пюре, решительно не желающее приживаться в желудке. Утром было не лучше — скоропалительный подъем, выматывающее физо, филигранная заправка коек — лишь потом умывание и перловка на завтрак. Затем, чтобы жизнь медом не казалась, забег километров на шесть… После обеда, отвратительного на вкус и невыносимого на запах, всех экстренно погнали на плац:

— Становись! Равняйсь! Смир-рна!

Это прибыл командир учебной роты легендарный капитан Бабенко, кривоногий, желчный, пoхожий на невыгуляного пинчера. С собой он приволок свору молодых сержантов, не далее как сегодня приехавших из Москвы, — злобных, зеленых, ужравшихся ночью в поезде по случаю завершения учебы.

— Тэк, ребятко, — ласково изрек капитан Бабенко и широко, по-отечески, улыбнулся, — что ж вы стоите, ребятко, криво, як бык поссав? Ну ничего, вы у меня, ребятко, будете стоять по струночке, тонкими, звонкими и прозрачными.

И, сразу перестав улыбаться, он рявкнул:

— Товарищи сержанты, вам понятно? Чтобы были тонкими, звонкими и прозрачными. Е…ать, е…ать и е…ать!

Говорят, хохол без лычек, как х… без яичек. А тут не сержант — капитан…

И началось — в хвост и в гриву. Борьба с неуставными трусами и носками, кроссы, турник, физо, «полоска», лежание на брюхе с незаряженным автоматом. Удерживание табуретки на вытянутой руке — для имитации стрельбы из пистолета; подъем, отбой — сорок пять секунд; набивка «уголка» на одеяле; приемы боевого самбо, уставы, бля, уставы, бля, уставы.

В конце недели, вечером, после ужина, Андрона вызвал замкомвзвода, щекастый псковский паренек сержант Скобкин.

— Сынок, доверяю тебе свое хэбэ. Выстирать, высушить, отпарить! Действуй, время пошло. Кругом!

Рядовой Лапин Скобкину не нравился, слишком уж самостоятельный. Держится независимо, без опаски, командиров своих ни в хрен собачачий не ставит. Обидно! А главное, под такого еще и не очень-то подкопаешься: на кроссах не сдыхает, ноги еще не стер, подъем переворотом делает, как и положено, на «отлично» двенадцать раз. Только ведь псковские, они не пальцем деланные и на хитрую жопу всегда отыщут хрен с винтом. Сержант, он на то и есть сержант, чтобы дое-аться до фонарного столба…

— Есть, — Андрон, не дрогнув, принял сверток, вытянулся, как струна, взял под козырек, — разрешите идти, товарищ сержант?

Сделал поворот, отнял руку от виска и отвалил, как учили, печатным шагом. Прямиком в сортир. Там было людно, нагажено и сперто — время близилось к отбою.

— Суслов, смирно! — Андрон по-строевому подошел к бойцу, сидящему задумчиво на корточках, аккуратно положил хэбэ к его ногам и тщательно расправил складки. — Гимнастерка и штаны замкомвзвода Скобкина! Взять под охрану!

Пока боец соображал, он вернулся в казарму, отыскал начальство и почтительно доложил:

— Товарищ сержант, хэбэ готово! Скобкин проверил и, тут же придя в ярость, обрушил гнев на ни в чем не повинного Суслова.

— Ты, щегол, дятел, салапет малахольный! Пригною, ушатаю, на ноль помножу! Три наряда на говно!

Однако это было только начало, вступление, командирская преамбула. По косым сержантским взглядам, по перешептыванию и красноречивым позам Андрон сразу понял, что продолжение следует. А потому после отбоя спать не стал — в ожидании беды замер, затаился, весь превратился в слух. Словно загнанный зверь в норе. И не напрасно.

— Лапин, подъем! — В проходе обозначился дежурный по роте и с силой, по-футбольному, ударил кровать так, что пружины взвизгнули. — Смирно! Вольно! За мной!

Без лишних разговоров Андрон был препровожден в бытовку, а там… Зловещей тучей клубился сизый дым, в тревожной полутьме угадывались чьи-то тени, стоялый воздух был сперт, отдавал бедой. Это средний комсостав учебной роты яростно курил, негодующе молчал и рассматривал рядового Лапина. Хлопнула дверь за его спиной, щелкнул язычок замка, забухали, удаляясь, шаги дежурного.

— Ну ты че, сын, салапет, щегол гребаный, хвост поднял? — нарушил затянувшуюся паузу Скобкин и, грозно засопев, деловито стал обматывать пальцы полотенцем. — Ты еще, чмо, в гандоне плавал, а мы уже всю службу до жопы поняли. Рот закрой, дятел! Щас мы тебе рога-то отшибем! — Он многообещающе хмыкнул, сделал зверское лицо и начал бинтовать вторую руку. — Сейчас будешь козлом у меня, на немецкий крест жопу порву!

Сержанты с удовольствием смотрели на спектакль, курили, плевали прямо на пол, а отделенный Прудников, не удовольствовавшись ролью наблюдателя, резко подскочил к Андрону и попытался дать ему под дых.

— Брюхо подбери!

Забыл, что действие порождает противодействие. Андрон был куда быстрее, опытнее и закаленнее в боях. Получилось не как аукнется, так и откликнется, а по принципу: посеешь ветер, получишь бурю. Прямой встречный в корпус и следом наработанную до уровня рефлексов двойку — правый боковой в челюсть плюс левый апперкот в солнечное… Сержанты уронили папироски, а Андрон вооружился утюгом и попер на командиров в атаку.

— Ну, суки, будет вам подъем-отбой сорок пять секунд!

В голове у него звучали слова отцовского напутствия: не ссы, Андрюха, пока присягу не примешь, никто с тобой ни хрена не сделает, бей морду смело. А уж как примешь — не озоруй, помни, что теперь ты есть сознательный боец. Бей в морду с оглядкой.

— Ты че, парень, ты че…

Сержанты, сбившись в кучу, отступили в угол, Скобкин же, оценив ситуацию, сразу стал искать компромисс.

— Ну все, Лапин, ша! Ты че, парень, дурной, сержантских шуток не проссываешь? Мы же тут юморные все насквозь, псковские…

— Значит, шуточки? — Андрон опустил утюг, задумчиво повернулся к двери и вдруг оглушительно стукнул чугуном о косяк, раз, другой, третий. — Значит, шуточки? Шуточки, бля, прибауточки?

Подождал, пока откроется замок, отшвырнул гладильник и мимо бледного дежурного по роте отправился к себе на койкоместо. А все же неплохо он подрихтовал сержантскую скулу, наверняка больше не сунутся. Будут, гады, изводить по Уставу…

Дальнейшее показало, что Андрон был прав дело обошлось без рукоприкладства, зато пригновили его по-черному. Из нарядов вылезал редко.

А между тем пришла зима. Васкеловские принарядились в белое, в бараке густо заиндев стены. Выпал снег-снежок, закрутила метель. И началось — лыжи, лыжи, лыжи. Форма — хэ плюс шапка, а что подштанники без пуговиц — тo это не волнует никого, солдату яйца не положены. Кто посметливей, может сунуть в штаны газету, дуракам и так ладно… Вперед, шире шаг, шире, два круга. Пятикилометровых. Последние пойдут на говно.

Капитан Бабенко сдержал слово офицера — на третий месяц учебки ребятки действительно сделались звонкими, тонкими и прозрачными. На всю оставшуюся жизнь набегались, напрыгались, нашмалялись из «пээма», натаскались свинцовых бол ванок, зашитых за плохую стрельбу в карманы. Нахавались бронебойки и гороха, надышались морозным, обжигающим глотку воздухом, наползались, накувыркались в снегу. Вспышка справа, вспышкa слева, эх…