Гольф с моджахедами

Майор благожелательно кивнул Нагоеву из компьютерного кресла, которое выкатили для него на пандус, предназначавшийся для приема лежачих больных из кабин «скорой». С пандуса в «Форд Транзит» подавались рулоны ковровых дорожек. В ночные холода, если закататься в такие, спалось, как на печи…

Нагоев наступал и отступал со славными молодцами полторы недели. Прибившись к батальону, он ни на что не претендовал, кроме личных документов, попадавших к солдатам. За паспорт давал двести рублей. Деньги считались большими. Формально — премия, полагающаяся от грозненского управления внутренних дел. Командование в лице майора Лотина не видело причин для запрета таких сделок. Продажа боеприпасов и оружия противнику падала, если у личного состава заводились наличные. На фронте в 1996 году «Русская водка» с завода в Керамическом переулке города Владикавказа шла по десять рублей бутылка. Женщины на временной толкучке у серноводской конно-спортивной базы как раз столько и запрашивали…

Пайзулла Нагоев разок уже проморгал шанс формальной кончины — в Грозном, в здании министерства внутренних дел. Блокированная в нем агентами Департамента госбезопасности Ичкерии сотня офицеров сложила оружие под честное слово — за право выйти из осады к федералам. Нагоев придерживался собственного мнения относительно личностей, которые вызвались вести переговоры. Пока во внутреннем дворе расстреливали разоружившихся, он отлеживался под строительным мусором на чердаке, с которого спустился на второй день. Врать не пришлось: Нагоев предъявил припасенное заранее командировочное направление для участкового, приехавшего из Серноводска за инструкциями к новой власти. Вместо пули — талон на питание.

Расстрелянные в изобилии валялись на дворе… Если бы догадался подложить трупу свое удостоверение!

В столице независимой Ичкерии мужчины делились на две категории: с оружием, то есть имевшие власть, и без оружия, то есть имевшие доллары, рубли, марки и ещё что угодно для обмена на что и когда угодно. Капитану Нагоеву был угоден паспорт для женщины. Про себя он опять опрометчиво не подумал.

Через Моздок, Ставрополь и Краснодар Нагоев отправился в Новороссийск, где задолго до событий, предвидя катастрофу, купил квартиру у порта. Он снабдил жену привезенным паспортом с новым именем, в который вписали детей. Деньги имелись. Пачку долларов — настоящих, московских, не выменянных в Грозном — в фарфоровом кувшине с залитом воском горлышком жена укрыла в нише, которую выдолбил и затем заделал Пайзулла в стене детской. Семью он прикрыл надежно, на душе полегчало.

Деньги на квартиру собирались, конечно, не в Серноводске. Намного раньше.

В конце восьмидесятых Нагоев прикрывал перегон левых машин с московского Южнопортового автомобильного рынка в Грозный и Махачкалу. Дальше товар шел в Грузию или за Каспий, в Казахстан. В первопрестольной Нагоев селился в гостинице «Останкинская» среди своих. Именно там ему открылась простая, как помидор, истина: совершаемый в Москве тысячами собратьев подкоп под такой толщей, как Россия, однажды обрушится и похоронит не только их, но и всю Чечню.

Ахмат, бешир чеченской разведки в России, скупил четыреста с лишним квартир. Платил из общака, грел руки сильно. Считалось: для устройства почтовых ящиков и явок. Где бы на столько квартир набралось людей? Богатства, собираемые в России, уплывали к соотечественникам, к тем, кто расчетливее и образованнее, а через них и дальше — к людям, с кем они издавна были повязаны в Москве. Нагоев читал историю государства Московского — ясак, собиравшийся для орды, оседал у Ивана Калиты.

В ресторане «Каштан» в Тропарево на Юго-Западе Ахмат заплетал сложные узлы поборов: одни подразделения наезжали, другие предлагали защиту. Дважды Нагоев прикрывал привоз заложников — в их же собственных «мерсах» — к кухонному входу «Каштана». В второй раз заложника отконвоировали прямиком из Петербурга. Ахмат прорубал окно на Балтику.

Операция громко называлась «Петр Великий». Скапливавшиеся в Петербурге «черные группировки» и «славянские братки» подчинялись командирам-подельникам — Ахмату и Малышеву. Две крыши — две проплаты. Бандиты и патриоты. Операция «антитеррор» по согласованному на мини-уровне плану. С потерями обеих сторон, которые, конечно, обговаривались. Подогрев показушной войны приходилось оплачивать кровью мелких бойцов.

И Нагоев решил: чума на оба ваши дома! Купил однокомнатную квартиру в дачном поселке Репино на берегу Финского залива. Тыловой вариант для Новороссийска — города, квартиру в котором легко могли достать с Кавказа. И самые первые проведенные в этой квартире часы всерьез обдумывал текст анонимного донесения в ФСБ.

Работал телевизор, с экрана которого бойкий молодец объяснял, что не видит разницы между компьютером и человеком. Сознание, говорил грамотей, относится к головному мозгу так же, как программное обеспечение к электронной машине. Как «софт» к «железу». Нагоев знал, что такое «софт» и что такое «железо». Но по себе и другим, включая Ахмата и Малышева, знал также, что человек — не компьютер. Потому что люди — во всяком случае, многие, даже такие, как Ахмат и Малышев, — молятся. А молитва и есть «софт» Аллаха.

Нагоев верил Аллаху.

Аллах через передачу подсказывал: опомнись.

Нагоев не стал никуда писать. Ахмат имел людей и на Лубянке. Или, что ещё вероятнее, лубянские сами к нему ходили. Эти, если нужно или приказано, перекрестятся хоть копытом.

Пайзулла Нагоев, сказавшись больным, вернулся из Москвы в Серноводск, после которого были Новороссийск, Грозный, снова Новороссийск, опять Чечня, — и круг замкнулся: Серноводск в составе лотинской мотовольницы…

— Комбат, — сказал Нагоев «батяне» Лотину, — о гибели участкового уполномоченного следует составить протокол.

— На конном дворе? Обратил внимание, как повешенный местность-то оживляет? Ребята с этим пейзажем сфотографироваться хотели…

— Там фанерка про эф-эс-бе. Ты в уме? Скажут, что мы же и нашалили, капнут комитетчикам или прокурорам… Думаешь, у тебя стукачей нет?

— Мент и есть мент. Правильно рассуждаешь… Составляй протокол, подпишу.

В тот день Пайзулла Нагоев наконец-то исчез с лица бренной земли в результате зверской расправы через бандитское повешение. Засвидетельствовано протоколом от такого-то числа за номером таким-то, что печатью такой-то части и подписями таких-то должностных лиц скреплено.

По совпадению, наверное, тогда же пропал без вести капитан, про которого в батальоне думали, что он — капитан, только не Нагоев, а… как его там? Да разве всех чурок упомнишь? Свои же мешок на голову одели и в подвал отволокли на продажу, или подстрелили из-за угла. Чечня… Сидел бы дома, служака! Паспорта собирает, протоколы пишет!

Учитель физкультуры Хаким Арсамаков, в которого перевоплотился капитан Пайзулла Нагоев, с первой чеченской войны вынес ценный трофей — пять с лишним килограммов выморочных документов. Вынес с расчетом распродать в Грозном, где Арсамаков в июле 1996 года поселился в гостинице «Арена», самой прикрытой, поскольку несколько номеров занимала канцелярия мэрии.

В августе списки сотрудников и агентов грозненского управления ФСБ через агентуру Ахмата попали из Москвы в Департамент государственной безопасности — ДГБ — Чеченской Республики Ичкерия.

За шесть часов до того, как спецгруппы ДГБ ринулись по адресам с ночными зачистками, в номер к Арсамакову пришел серноводский земляк и предложил за документы, какие только у него есть, трехкомнатную квартиру на Профсоюзной улице в Москве.

Видимо, Москва не успевала или не могла выручить своих. А может, не хотела?

Гость отобрал подходящие ксивы — в основном, паспорта и воинские удостоверения. С подменой фотографий, сказал человек, проблем не будет, главное — документы. Адрес московской квартиры Хаким Арсамаков записывать отказался. Гарантий не существовало. Стоило ли тратить время?

— Если хоть сколько вас выберется, — сказал он земляку, — встретимся однажды, тогда и рассчитаетесь. Через год, полтора или два… сколько получится… пройдитесь по частным охранным предприятиям в Сочи. Или в Адлере… В общем, в тех краях. На побережье. Мое будет называться «Серноводск», под прикрытием, скажем, курортного квартирного бюро… Если, конечно, тоже выберусь.