Nеtократия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма

По этим причинам прокатившаяся по Западному миру в середине 1960-х годов сокрушительная волна разводов не представляла опасности для буржуазных ценностей. Напротив, это было логичным продолжением процесса индивидуализации на всех уровнях и ускоряющегося развития социальных структур капиталистической парадигмы: от деревенских коммун и племенной семьи, включавшей несколько поколений, к одинокому городскому жителю, представляющему собой идеальную буржуазную семейную единицу. В начале информационного общества некоторые из этих тенденций на самом деле будут даже усилены. Ярчайший пример – уменьшение производственного сектора в пользу растущей индустрии информационного менеджмента и сектора услуг. Это означает, что громадное число недостаточно образованных мужчин окажутся невостребованными на рынке труда. Одновременно все большее число карьерных возможностей окажется доступным для женщин, что приведет к дальнейшему увеличению числа разводов и числа одиноких людей.

Сексуальность совсем другое дело: противозачаточные таблетки означали, что секс можно отделить от семейных обязанностей. Фрэнсис Фукуяма предположил, что таблетки не только предоставили женщинам свободу жить согласно своим желаниям без последствий, но, в первую очередь, освободили мужчин от чувства ответственности за детей, рождающихся в любом случае. Материнская забота о младенцах запрограммирована биологически, отцовская есть скорее продукт культурной эволюции и потому более подвержена разрушению. Добавим еще тот факт, что воспроизводство потомства перестает связываться с сексом как таковым, поскольку зачатие и беременность все более становятся делом биотехнических лабораторий. Это едва ли усиливает семейные узы.

Свобода от цензуры, предлагаемая интернетом, также означает, что секс и сексуальность становятся менее драматичными и превращаются в еще один способ провести время. Связь между сексом и совместным проживанием ослабевает. С одной стороны, это означает, что секс дистанцируется от отношений вообще, а, с другой, приводит к появлению форм совместного, где секс не имеет существенного значения. Вам необязательно сожительствовать с партнером по сексу. В конце концов, никому же не приходит в голову жить совместно с партнером по теннису! И вовсе необязательно заниматься сексом с человеком, с которым вы живете, как необязательно заниматься сексом с начальником или лечащим врачом. Традиционные формы личных отношений разрушаются и исчезают: форму отношений будут определять обстоятельства, а не наоборот.

Отсутствие в интернете понятия нормативного большинства означает, что любая форма сексуальной жизни становится социально приемлемой. Любое предпочтение получит свою собственную глобальную сеть. Гомосексуализм, садомазохизм, отсутствие сексуальности вообще – все это будет иметь не меньше прав на существование, чем все прежние формы, стимулируя развитие все новых и новых видов отношений. Интернет уже в значительной степени стимулировал беспрецедентное количество экспериментов по части секса и отношений, просто-таки настоящий взрыв экспериментаторской деятельности! Ключевое слово в данном контексте – гомосексуализм. Гомосексуальная культура освобождает гетеросексуальное общество от страданий по поводу 'нормальности' и 'нормативности' и быстро растет за счет имитации успешных сообществ гомосексуалистов. Секс больше не является объектом контроля и регулирования. Им не занимаются для того, чтобы выполнить социально связующую роль в государстве или на рынке. Теперь это всего лишь основа дли построения новых, более или менее устойчивых, племенных общностей в Сети. Гомосексуальная культура, таким образом, является подлинной тенденцией. Секс и совместное проживание заменяются сексом и племенной общностью.

Именно поиск общности в условиях неограниченных возможностей виртуального кочевого племени ведет к формированию новых подвижных семейных структур. Племенное расслоение культуры, этот виртуальный возврат к кочевым временам благодаря электронным сетям знаменуется тем, что идея постоянного дома перестаёт играть свою прежнюю роль 'точки опоры', а это стимулирует дальнейшие эксперименты с разными жизненными стилями. Мобильность общества и скорость перемен, плохо это или хорошо, усиливают ощущение оторванности от корней. Новое чувство бездомности одновременно и вынужденно, и желаемо, и бремя, и возможность, Новая кочевая жизнь предполагает постоянную миграцию между городами, занятиями, общностями.

Мобильность нетократии – вначале виртуальная, но теперь всё больше физическая -оставляет глубокие следы в обществе и культуре. Идея дома и места постоянного проживания выходит из употребления. Чем выше ваш статус, тем выше степень мобильности. Консьюмтариат, находящийся в безопасности в постоянных жилищах, легко доступен гомогенизирующему влиянию СМИ и остатков политической и отчаявшейся налоговой властей. Нетократия отбрасывает традицион-ную семью, проживающую в своей пригородной 'крепости'. Под влиянием нового элитарного образа жизни как грибы после дождя появляются всевозможные монастыри, гостиницы и центры духовного развития. Идентифицирующая функция постоянной резиденции исчезает и передается виртуальному эквиваленту: домашней странице в интернете. Для настоящего нетократа домашняя страница в интернете является единственно допустимой стационарной опорой существования. При условии, что она постоянно обновляется!

Кроме демократии и семьи еще одним общественным институтом, находящимся в состоянии жестокого кризиса, является система общественного образования, один из результатов быстрого роста населения Европы и Северной Америки в XIX веке, который, в свою очередь, так же, как и демографический взрыв в Третьем мире в XX веке, был следствием привычного разрыва между технологическими переменами и культурной реакцией на них. Как мы помним из анализа мобилистических диаграмм, исторические перемены происходят гораздо быстрее, чем люди в состоянии на них реагировать. Изменения материальных аспектов существования в культуре подчас проявляются с опозданием на несколько поколений. Рост численности населения Европы и Америки был вызван значительным падением детской смертности и повышением уровня жизни, при том, что уровень рождаемости оставался на прежнем высоком уровне. Заметное падение рождаемости началось лишь спустя несколько десятилетий, что означает, что все это время на свет появлялось колоссальное число детей. Сельские работяги и обитатели городских окраин были превращены в участников технологического процесса по воспроизводству населения.

Такое развитие событий привело к широким политическим последствиям. Вся эта масса детей нуждались в заботе и охране на удовлетворительном уровне, а также в воспитании в качестве полезных членов общества, упорных тружеников и прилежных потребителей. В середине XIX века эти настроения материализовались и виде нового общественного института – государственной школы. Помимо своего практического значения, школа была призвана играть важную идеологическую роль. В ранние годы индустриализации массовая занятость детей, начиная с самого раннего возраста, на тяжелых фабричных работах была обычным делом. Постепенно верхний и средний слои общества добились законодательного регулирования детского труда, а со временем инициировали введение всеобщего обязательного образования. Отчасти под воздействием романтического культа ребенка как существа наиболее близкого к идее чистоты и непорочности, они хотели защищать и воспитывать молодежь, оберегая ее от жестокостей жизни и осторожно знакомя с тайнами взрослых.

Не будем забывать, что детство – это культурный продукт эпохи Ренессанса. При феодализме детей вообще не относили к какой-то отдельной категории людей со специфическими нуждами. Их взросление не имело никакого отношения к образованию и воспитанию. Дети были только и просто маленькими людьми, слишком слабыми, чтобы приносить реальную пользу. Слово 'ребенок' указывало не на возраст, а на родственные отношения, вы просто были ребенком того то и того-то, и оставались им всегда, что подчеркивает одержимость феодального общества фамилиями.