Социализм. Экономический и социологический анализ

Каутский пытался изменить марксистскую теорию обнищания, чтобы она звучала иначе, чем в "Капитале". "Термин нищета, -- говорит он, -- можно понимать в смысле как физической, так и социальной нищеты. Нищета в первом смысле измеряется физиологическими потребностями людей, которые, конечно, не везде и не во все времена одни и те же, но, в общем, между ними не существует такой большой разницы, как между социальными потребностями, неудовлетворение которых порождает социальную нищету" [369*]. Маркс имел в виду, заявляет Каутский, именно социальную нищету. Учитывая ясность и точность стиля Маркса, такое толкование можно назвать образцом софистики, и оно соответственно было отвергнуто ревизионистами. Для того, кто не видит в Марксе пророка, совершенно безразлично, содержится ли теория обнищания в первом томе "Капитала", взята ли она у Энгельса или выдвинута неомарксистами. Важен только вопрос: основательна ли эта теория и что из нее следует?

Каутский полагает, что рост социальной нищеты "засвидетельствован самой буржуазией, она дала ей только другое название: она называет ее жадностью, Решающим является тот факт, что противоположность между потребностями наемных рабочих и возможностью их удовлетворения из заработной платы, а, следовательно, также противоположность между наемным трудом и капиталом, все возрастает" [370*]. Но зависть существовала всегда, это не новое явление. Мы можем даже признать, что сейчас она развита больше, чем прежде; общее стремление к улучшению своего материального положения есть специфическая черта капиталистического общества. Но совершенно непостижимо, как можно из этого сделать вывод, что капитализм должен непременно уступить место социализму.

На деле учение об относительном и социальном обнищании есть не что иное, как попытка дать экономическое обоснование политике, основанной на озлоблении масс. Рост социального обнищания означает только рост зависти [371*]. Мандевиль и Юм, два величайших знатока человеческой природы, заметили, что сила зависти определяется дистанцией между завистником и тем, кому он завидует. [317] Если дистанция велика, сравнений быть не может и чувство зависти не возникает. Чем меньше дистанция, тем сильнее зависть. [372*] Таким образом, из роста недовольства масс можно сделать вывод, что неравенство в распределении доходов сокращается. Растущая "завистливость" не доказывает, как считает Каутский, рост относительной нищеты; напротив, это свидетельство того, что расстояние между классами сокращается.

Глава XXVI. Монополия и ее влияние

Никакая другая часть экономической теории не была столь дурно понята, как теория монополии. Простое упоминание о монополии обычно вздымает такие эмоции, что ясное суждение делается невозможным, а экономические аргументы замещает моральное негодование, обычное в этатистской и другой антикапиталистической литературе. Даже в Соединенных Штатах неистовство вокруг проблемы трестов вытеснило обсуждение проблемы монополии. [319]

Распространенное представление, что монополист может диктовать цены, столь же ошибочно, как и делаемый отсюда вывод, что он располагает властью, позволяющей достичь чего угодно. Так могло бы быть только в случае, если бы монополизированный товар по своей природе был совершенно несопоставим со всеми другими благами. Тот, кто сумел бы монополизировать воздух или питьевую воду, смог бы, конечно, принудить все человечество к слепому повиновению. Такая монополия не знала бы никакой конкуренции. Монополист смог бы произвольно распоряжаться жизнью и собственностью всех своих сограждан. Но подобная монополия не рассматривается в нашей теории монополии. Вода и воздух являются свободными благами, а там, где это не так, как, например, обстоит с водой на вершине горы, можно избежать воздействия монополии, перебравшись на другое место. Похоже, что ближайшим приближением к такого рода монополии была возможность управлять благодатью, которую имела средневековая церковь в глазах верующих. Отлучение от церкви было не менее ужасным, чем смерть от удушья и жажды. При социализме государство, выступающее в качестве "организованного общества", создаст похожую монополию. Все экономические блага окажутся объединенными в одних руках, и оно сможет принудить граждан к выполнению любых команд, сможет поставить человека перед выбором между послушанием и голодной смертью.

Здесь нас интересуют только монополии в рыночных отношениях. Они воздействуют только на экономические блага, которые -- при всей важности и незаменимости -- не способны оказывать решающего влияния на жизнь человека. Когда массовый товар, абсолютно необходимый для жизни в каком-то минимальном количестве каждому, оказывается монополизированным, тогда действительно наступают все те последствия, которые молва приписывает любым монополиям. Но нам не следует обсуждать здесь эти гипотезы. Они практически несущественны, поскольку лежат вне сферы экономических отношений, а значит, и вне сферы теории цен -- за исключением забастовок на определенных предприятиях [373*]. Иногда при рассмотрении последствий монополизации проводят различие между благами, существенными для жизни, и другими. Но эти предположительно незаменимые блага на самом деле есть не то, чем они представляются. Поскольку здесь столь важно понятие "незаменимость", нужно выяснить, имеем ли мы дело с незаменимостью в прямом и точном значении слова. На самом деле мы всегда можем обойтись без "незаменимых" благ: либо отказавшись от соответствующих потребностей, либо удовлетворяя их с помощью альтернативных благ. Хлеб, конечно же, очень важен. Но можно обойтись и без него за счет картошки, например, или кукурузных лепешек. Столь важный сегодня уголь, который даже называют хлебом промышленности, в прямом значении слова также заменим, поскольку и энергию, и тепло можно получать и без него.

Отсюда и все последствия. Занимающее нас понятие "монополия" развито в теории о монопольном ценообразовании, и только в этом значении может быть нам полезно в деле понимания условий хозяйствования; это понятие не требует, чтобы монополизированный товар был незаменимым, уникальным и не имел субститутов. Оно предполагает только отсутствие совершенной конкуренции в области предложения товаров. [320] [374*]

Слишком широкие и вольные концепции монополии не просто непригодны для анализа; они ведут к теоретическим заблуждениям. Из них делают вывод, что ценовые явления могут без дальнейшего исследования быть объяснены наличием монополии. Однажды приняв, что монополист "диктует" цены, что его намерения максимально вздуть цены могут быть остановлены только действующей за пределами рынка "властью", такой теоретик делает понятие монополии настолько растяжимым, что оно начинает включать все товары, предложение которых нельзя увеличить или можно увеличить только при условии роста цен. Поскольку это относится к большинству цен, они освобождают себя от необходимости разрабатывать саму теорию цен. В результате многие начинают говорить о монопольной собственности на землю и полагают при этом, что разрешили проблему ренты указанием на существование монополистических отношений.