Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира

Также в главе 12 отмечалось, что ускорение темпов роста производительности обеспечивалось в первую очередь возросшим предложением в сфере инноваций. Люди по-разному реагируют на стимулы, существующие в течение столетий. Это различие реакций привносило динамику в институционально стабильный режим частной собственности в доиндустриальной Англии. Свойства населения изменялись в результате действия дарвиновского отбора. Англия оказалась в авангарде развития благодаря тому, что в ней с 1200 года, а может быть, и с еще более раннего времени царили мир и спокойствие. Культура среднего класса распространялась по всему обществу посредством биологических механизмов.

Но все эти наблюдения все равно оставляют без ответа несколько вопросов: почему те же самые условия не привели к одновременной или даже более ранней промышленной революции в Японии, в дельте Янцзы или в Бенгалии? Какие черты Европы обеспечили ей лидерство? Почему крохотная Англия, население которой в 1760 году составляло около 6 млн человек, совершила у себя промышленную революцию, в то время как в одной только Японии в условиях развитой рыночной экономики проживало около 31 млн человек, а в Китае — почти 270 млн? Например, Эдо (ныне — Токио) со своим миллионом жителей был в XVIII веке крупнейшим городом мира.

В последние годы этот вопрос был еще острее поставлен в таких книгах, как «Великое расхождение» Кеннета Померанца [284]. Померанц считает, что в большинстве отношений густонаселенное ядро Китая — такие его области, как дельта Янцзы — в 1800 году ничем не отличались от северо-западной Европы в смысле «коммерциализации, коммодификации товаров, земли и труда, задаваемого рынком экономического роста и приспособления домохозяйств в плане фертильности и распределения труда к экономическим тенденциям». Далее Померанц указывает, что подобное рыночное развитие и специализация сами по себе не вели к «индустриальному прорыву». Экономика обоих регионов по-прежнему не могла найти выхода из «протоиндустриального тупика», когда постепенный рост мог привести только к повышению численности населения, но не уровня жизни [285].

Таким образом, Померанц утверждает, что промышленная революция была не очередным этапом развития, как считаем мы в данной книге, а резким и неожиданным выходом из застойного доиндустриального равновесия. Источник этого европейского прорыва Померанц усматривает в двух географических случайностях — наличии угля и колоний. С точки зрения Померанца, главное препятствие на пути к ускоренному росту в давно сложившемся ядре мировых экономик было экологическим. Всем обществам до 1800 года приходилось производить ресурсы — пищу, источники энергии, сырье — на возобновляемой основе на ограниченных земельных площадях. «Развитые органические технологии» Европы и Азии к 1800 году подошли к своему естественному пределу. Характерное для промышленной революции грандиозное расширение выпуска таких энергоемких товаров, как железо, стало возможным лишь после того, как за пределами системы были найдены новые источники энергии и сырья.

Европа совершила этот скачок благодаря наличию обширных запасов угля поблизости от густонаселенных районов [286]. Кроме того, в распоряжении европейцев имелись относительно доступные и по большей части безлюдные просторы Америки, позволившие на время устранить экологические ограничения благодаря поставкам продовольствия и сырья в континентальных масштабах. Именно этими географическими преимуществами, а не различиями в инновационном потенциале объясняется успех Европы и неудача Азии.

Померанц совершенно прав, утверждая, что Китай, а также, разумеется, и Япония в 1800 году мало отличались от Англии в том, что касалось рынков земли, труда и капитала. Например, недавнее исследование Кэрол Шюэ и Вольфганга Келлера, посвященное рынкам зерна в 1770–1794 годах, подтверждает идею о том, что рынки зерна в Европе были ненамного более интегрированными по сравнению с китайскими [287]. На рис. 13.1 показана зависимость корреляции ежегодных цен на зерно от расстояний в Англии и в дельте Янцзы в 1770–1794 годах. Мы видим, что Англия в этом отношении была более интегрирована. Цены на зерно в любых двух местах этой страны лучше коррелировали друг с другом, из чего следует, что в Англии зерно более свободно перетекало с одного местного рынка на другой. Однако отличие от Китая было незначительным. На расстоянии в 50 миль корреляция цен при максимально возможной величине коэффициента, равном 1, составляла в Англии 0,88, а в Китае — 0,77. На обоих этих рынках велась активная торговля зерном на значительные расстояния [288].

ИСТОЧНИК: Shiue and Keller, 2006, figure 5.

РИС. 13.1. Корреляция цен на зерно в зависимости от расстояний в Англии и в дельте Янцзы, 1770–1794 годы

Однако Померанц не сумел вырваться из критиковавшейся выше смирительной рубашки смитовских представлений. Он предполагает, что одних лишь рынков и стимулов достаточно для ускоренного экономического роста, если только не существует каких-либо препятствий внешнего характера. Если в Англии происходил экономический рост, а в Китае с его столь же обширными рынками и четко определенными правами собственности экономического роста не было, то проблема, по мнению Померанца, заключается в каком-нибудь внешнем неблагоприятном факторе — например, связанном с географией. Однако в ходе разговора о промышленной революции нами подчеркивалось, что она была порождена не смитовским идеальным рынком, а различиями в реакции людей на издавна существовавшие рыночные стимулы.

И если мы рассмотрим показатели, свидетельствующие о появлении динамичного общества с доминированием среднего класса, в частности уровень образования и процентные ставки, то убедимся, что в этом отношении Англия к 1800 году, несомненно, опережала своих конкурентов [289].

В недавних исследованиях Китая династии Цин (1644–1911) и Японии эпохи Токугавы (1603–1868) подчеркивается, что это были не статичные, технически окаменевшие общества, как традиционно предполагается. Поразительно, но с учетом их изоляции от европейских событий до 1800 года — вызванной как большими расстояниями, так и государственной политикой, — мы видим в них те же самые изменения, что и в северо-западной Европе. И в Японии, и в Китае с 1600 по 1800 год заметно вырос уровень образования. Со временем в этих странах произошли бы свои собственные промышленные революции. Хлопок появился в Японии лишь в конце Средних веков, и до эпохи Токугавы его там мало выращивали [290]. Тем не менее к концу XVII века, несмотря на тогдашнюю изоляцию Японии от остального мира, в стране возникла обширная хлопчатобумажная индустрия с центром в Осаке [291]. Хотя она не была механизирована, в Японии не наблюдалось недостатка в гидроэнергии, которой японцы могли бы воспользоваться, если бы осуществили у себя те же инновации, благодаря которым состоялась промышленная революция в Англии.

Но хотя эти общества и шли к промышленной революции, они развивались медленнее Англии и к концу XIX века, когда завершилась избранная ими по своей воле изоляция от Запада, заметно отставали от англичан.

НАСКОЛЬКО БУРЖУАЗНОЙ БЫЛА АЗИЯ В 1800 ГОДУ?

К 1800 году из всех азиатских экономик самой близкой к Англии в смысле социальных показателей была Япония. Притом что Япония со временем могла бы своими силами совершить промышленную революцию, в начале эпохи Токугавы в 1603 году она больше походила на средневековую Англию, чем на Англию 1760 года. Например, там по-прежнему были высокие процентные ставки. В середине XVII века процентные ставки по займам, бравшимся местными губернаторами (даймё) в ожидании поступлений от налогов на землю, составляли 12–15 %, несмотря на то что эти займы были обеспеченными. Появившаяся в конце XVII века банковская система выдавала займы под обеспечение недвижимостью по средним ставкам в 15 %, хотя более надежные заемщики могли получить деньги и под меньшие проценты [292].