Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира

В завещаниях могли фигурировать и очень маленькие суммы, как в этом документе:

УИЛЬЯМ CTAPTEH из Толлесхант-Мэйджор, арендатор, 14 ноября 1598 года

Фрэнсису, моему сыну, оставляю 10 шиллингов. Томасу Стонарду, моему зятю, оставляю 1 корову в счет денег, которые я ему должен. Уильяму и Генри, его сыновьям, и Мэри, его дочери, оставляю по оловянному блюду. Остальные мои вещи завещаю моей жене Элизабет. Заверено 3 февраля 1599 года [95].

Завещания чаще составляли не все подряд, а лишь те, кому было что завещать. Однако в доиндустриальной Англии обычай составлять завещания, похоже, распространился далеко вниз по социальной иерархии. В Суффолке в 1620-х годах заверенные завещания составляли до 39 % мужчин в возрасте старше 16 лет [96]. Лица с более высокими доходами были более склонны составлять завещания, но у нас есть масса завещаний, оставшихся от представителей низших социальных слоев, будь то рабочие, матросы, пастухи и арендаторы.

Оценка имущественного положения завещателей производилась исходя из информации, содержащейся в завещаниях, путем суммирования фигурирующих в них денежных сумм с оценочной стоимостью домов, земли, скота и зерна, упоминаемых завещателем. Состояние среднего завещателя в ценах 1630-х годов равнялось 235 фунтам [97]. Но медиана составляет лишь 100 фунтов. Ежегодный доход с этой суммы при типичной для того периода норме прибыли был равен примерно 6 фунтам. Ежегодный заработок плотника в те годы составлял около 18 фунтов, а заработок рабочего — 12 фунтов. Таким образом, завещания содержат информацию о людях с самым разным уровнем доходов.

Эти оценки хорошо коррелируют с уровнем грамотности, о котором можно судить по наличию или отсутствию подписи завещателя, а также с профессией завещателя и его социальным статусом. Это иллюстрирует табл. 4.5, в которой завещатели распределены по семи широким категориям в зависимости от профессии. Наиболее грамотными были представители дворянства, стоявшие на верхних ступенях иерархии и в среднем завещавшие более 1200 фунтов. Напротив, рабочие, находившиеся в самом низу социальной иерархии, по большей части были неграмотны и завещали в среднем по 42 фунта. Однако внутри каждого социального слоя наблюдаются колоссальные различия в размерах состояния. Некоторые рабочие были богаче некоторых дворян. Вообще различия между завещателями в смысле их имущественного положения объясняются их профессией не более чем на 1/5.

ТАБЛИЦА 4.5. Завещатели по социальному положению, 1585–1638 годы

ИСТОЧНИК: Clark and Hamilton, 2006.

Примерно для пятой части от этих 3000 человек мы на основании записей о крещениях в церковно-приходских книгах знаем, сколько детей родили им жены. На рис. 4.3. изображена зависимость числа детей от суммы завещанного имущества для 645 англичан, умерших в основном в период 1620–1638 годов. На диаграмме прослеживается явная и четкая связь между размером состояния и числом детей. У более богатой половины мужчин-завещателей было на 40 % больше детей, чем у более бедной.

РИС. 4.3. Число детей у жителей Англии в зависимости от их состояния на момент смерти

Мы получим некоторое представление о причинах этой связи, если разделим завещателей на «богатых», чье состояние на момент смерти превышало 100 фунтов, и «бедных», оставивших менее 100 фунтов. Это сопоставление производится в табл. 4.6. Богатые люди женились чаще и жили несколько дольше, чем бедные. Но главной причиной, по которой у богатых было больше детей, являлось то, что у них рождалось больше детей за один год супружеской жизни. Богатый человек, проживший в браке не менее 20 лет, становился отцом 9,2 ребенка, а бедный человек за этот срок заводил лишь 6,4 ребенка, то есть богатый имел в этом плане преимущество над бедным более чем на 40 %. Таким образом, уровень фертильности в браке у богатых жителей доиндустриальной Англии вполне соответствовал уровню фертильности у хаттеритов [98]. Это снова говорит нам об отсутствии контроля за фертильностью замужних женщин в доиндустриальной северо-западной Европе. У тех завещателей, чье имущество на момент смерти составляло менее 25 фунтов и которые были женаты не менее 20 лет, рождалось лишь по 5,4 ребенка.

ТАБЛИЦА 4.6. Фертильность и богатство в Англии, 1620–6138 годы

ЕВРОПА И АЗИЯ

Но если общий уровень фертильности был примерно одинаковым и в северо-западной Европе, и в Восточной Азии, то почему же уровень жизни в Азии был таким низким? Из вышеприведенного замечания о том, что в Англии фертильность в браке повышалась при увеличении дохода, следует, что наблюдавшаяся в Азии низкая фертильность в браке отчасти могла быть результатом плохого питания. На рис. 4.4 показано, как сильно отличалось друг от друга мальтузианское равновесие в доиндустриальной Англии и в Восточной Азии. Если в Японии и в Китае фертильность в браке тоже возрастала с увеличением дохода, то из наблюдаемого совпадения уровней рождаемости следует, что при одном и том же доходе фертильность в Японии и Китае была выше. Поэтому Европа явно отличалась низким режимом фертильности по сравнению с Азией, и в этом отношении предположения Мальтуса выглядят справедливыми [99].

РИС. 4.4. Фертильность и смертность: Англия и Япония

Однако если единственное различие между северозападной Европой и Азией заключалось в уровне фертильности при данном доходе, то уровень рождаемости в Японии должен был быть выше (при наличии убывающей функции уровня смертности), а ожидаемая продолжительность жизни соответственно, ниже. Из совпадения совокупных уровней рождаемости при более низких уровнях дохода также, по-видимому, следует, что уровень смертности при данном доходе в Азии был ниже. Выходит, что Европа выигрывала дважды: фертильность там была ниже, а смертность — выше.

Таким образом, уровень жизни в доиндустриальном мире намного превышал минимум, необходимый для физического выживания, поскольку обычаи и социальные нравы во многих обществах сдерживали фертильность, не позволяя ей подниматься до биологически возможных значений. Однако такие обычаи сильно различались от общества к обществу. В той мере, в какой мы можем судить о далеком прошлом исходя из образа жизни современных собирателей, наши предки из саванн, вероятно, прилагали не меньше усилий к ограничению фертильности, чем оседлые аграрные общества около 1800 года.

Приведенные в предыдущей главе эмпирические данные, свидетельствующие об отсутствии каких-либо признаков улучшения жизненных условий до 1800 года даже в технологически развитых обществах, отчасти объясняются вероятным отсутствием снижения фертильности в этот период истории. Однако в мальтузианскую эру не меньшую роль в определении уровня жизни играла смертность. Что же произошло со смертностью, когда человек отказался от собирательства, перейдя к жизни в оседлых аграрных сообществах? Этот вопрос рассматривается в главе 5.

5. Продолжительность жизни